Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

был так щедр, что набросал мне схему изобретенного им шаблона для изготовления каменных ядер желанного калибра, а заодно и изложил одну идею, касательно грануляции пороха, которую он не имел времени испробовать, а я не хотел бы предавать бумаге».

* * *

— Он смотрел на меня, будто я Персей, а в мешке у меня — голова Горгоны, — пересказывает Джанни. — И сейчас я ее вытащу. Он даже, кажется, дышать перестал. А второй раз перестал, когда твои условия услышал. Он думал, что я за ним не слежу.

Если это и вправду так, Корво не первый, кто совершил эту ошибку.

Лошади идут почти рядом, только ехать, к сожалению, совсем недалеко. До лагеря за стенами.

— Он не просто не знал, сколько мне лет, он еще что-то из этого понял. И потом тоже. Но я не знаю, что.

Асторре пожимает плечами. То, что он может сказать брату, брат знает и сам — знает и с радостью согласится. Да, он мальчишка, авантюрист, мечтающий о военной славе и благосклонный ко всем, кто признает в нем достойного противника. Эта благосклонность ничуть не помешает Джанни улучить подходящий момент, приметить слабое место и ударить со всей силы — уважение уважением, а война войной. Но все же он очарован.

— Он тоже молодой, — говорит брат, — хотя старше нас. Зато я выше ростом.

Валяет дурака, дает время обдумать самое главное — то, что касается принятых условий и понимания. Перуджийский капитан, сопровождавший монаха и потом Джанни обратно, тоже успел обронить что-то такое… два-три слишком внимательных взгляда, пару слов «у нас общий враг» среди любезных заверений в уважении. Перуджиец Бальони. С начала весны новости в Фаэнцу доходили редко, но свадьба была зимой.

В Фаэнце после убийства отца, после игр Лодовико Моро, пытавшегося взять город в опекунство, после чумы, из рода осталось всего трое — он, Джанни и малыш Филиппо, которого они отправили во Флоренцию. В Перудже уцелело больше — зато случилось все в одну ночь и день. В дружной семье, где раньше не поднимали руки на родню.

— Хотел бы я знать, — думает вслух Асторре, — кто еще нашел приют в Камерино. Или, наоборот… приезжал оттуда в Рому.

— Ты уверен? Они наверняка и раньше собирались сместить Варано. Он же тоже не признал себя Папским вассалом, как и мы.

— Не сместить, Джанни. Убить.

Победитель действительно молод — точнее, выглядит моложе своих лет, и не стремится к напускной солидности. Движется легко и быстро, но все же очень скупо. Не больше шагов, жестикуляции и улыбок, чем нужно. Асторре, заранее приготовившийся терпеть и сносить чужое торжество, вдруг обнаруживает себя почетным гостем, тем, ради кого и затеян пышный пир; и для него же, при нем был отдан приказ отправить в город половину из имеющихся в лагере припасов, раздать горожанам. Жест, конечно, такой же жест, как ладони, опущенные им с Джанни на плечи, и изящная латинская речь, превозносящая все достоинства братьев Манфреди. Но в городе будет настоящий праздник… а череда умелых, уместных и точных жестов восхищает. Не сближает, но заставляет любоваться.

Умный человек. Умный и осторожный, не пренебрегающий ничем. Такой не станет резать гусыню, несущую золотые яйца. Нет, он будет ее беречь, постарается ничем не потревожить, не вызвать неудовольствия. Может быть, даже отстроит ей гнездо…

За столом — под роскошный, издевательский богатый ужин разбирают на части прошедшую кампанию. Достижения обеих сторон. Их ошибки. Джанни, умница, ест мало и осторожно, пьет еще меньше — много слушает, много и азартно спорит. Конечно, их не отравят, не здесь, не сейчас, не за этим столом — но не хватало еще самим отравиться, просто от переизбытка.

Асторре предпочитает есть и пить новые впечатления. Все-таки почти год в осаде — это утомительно, мир сжимается до размеров кокона с каменными стенами, маленькие вещи делаются значительными, а большие — умаляются. Треснувший кокон — словно опьянение: и голова кружится, и ладони колет, и жарко, и поди усиди на месте, а надо сохранять спокойствие и достоинство. Слишком многие на тебя смотрят, ну так отчего бы не посмотреть на них? Впервые вблизи, а не через бойницы, через рассеченный тетивой мир, чуть повыше стрелы.

Снаружи была видна… махина, автомация, ромская мельница. Большая, могучая — слишком быстрая, чтобы ее можно было опережать все время, слишком неживая, чтобы ей можно было нанести большой ущерб, слишком сложная, чтобы повторить — и полностью находящаяся в воле командира. Теперь он смотрел изнутри — на рычаги и приводы, на воду и масло. Против них с Джанни сражался не один человек — их с самого начала было много. Теперь они являлись ему в звоне и блеске, теплых бликах живого огня.

Асторре нравилась слаженность, нравились связи — взгляды, улыбки, шутки, понимание с полуслова, нравился этот вращающийся вокруг него механизм. Части его сообщали друг другу движение и настроение. Разные свойства слагались в одно.

Вот немного посторонний всем, очень серьезный, очень церемонный человек — наследник правителя Феррары, артиллерист Божьей милостью д'Эсте; и вот его единомышленник, собрат по призванию, и командующий артиллерией во вторую половину осады, аурелианец Делабарта, причина слез и проклятий всего города: низенький, Асторре по плечо, щуплый человечек с острым лицом и дерзкими, но не обидными шутками. Уже хорошо знакомый Бальони с повадкой эллинского бога Аполлона и слишком умными глазами.

Кузены Орсини, старший — кавалерист, в разговоре таков же, как и в поле — думает быстро, но не всегда точно. Но быстрота почти, почти перекрывает все остальное. А младший — один из интендантов — наоборот. От него много шума, но, на самом деле, он очень внимательно слушает… и иногда отвечает на вопросы, которые еще никто не задал. Уго де Монкада. Торелла — старший военный врач, вот, значит, почему не сбылись надежды на желудочную дрянь или — дай Боже — холеру. Одноглазый делла Вольпе — этот, кажется, сбежал со шпалеры на древнегреческий сюжет. И то сказать, скучно на шпалерах, Асторре ли не знать.

Сонный Агапито Герарди, автор точнейших формулировок и безупречных посланий. И за праздничным столом выглядит так, словно обдумывает какой-то важный документ. Может быть, так и есть — доклад в Рому, например.

Далее — капитаны, послы, гости, еще какая-то разодетая публика. Отличившиеся солдаты и поставщики фуража, их жены и дочки, вся та пестрая толпа, которая от души и с почтением веселится, и тем самым создает достойный фон. Эти держатся поодаль — а герцог улыбается